Вкус пепла - Страница 113

113

Эрика в подтверждение помотала головой.

— Надо позвонить Патрику, — сказала она. — Ты можешь это сделать? Я больше никогда не отпущу ее от себя.

Она крепко прижала к груди Майю и вдруг заметила нечто, на что не обратила внимания в первую минуту. Взглянув на комбинезончик, она отстранила ребенка от себя, чтобы осмотреть получше.

— Что это? В чем это она таком черном?

Взглянув на перепачканный комбинезончик, Дан только спросил:

— Какой номер у Патрика?

Дрожащим голосом Эрика продиктовала цифры, глядя, как он нажимает кнопки. Дан набрал номер. Внутри у Эрики тяжелым камнем ворочался страх.

Дни шли неразличимой чередой. Чувство беспомощности приводило ее в оцепенение. Что бы Анна ни сделала, что бы ни сказала — ничто не ускользало от внимания Лукаса. Он следил за каждым ее шагом, каждым словом.

Насилие с его стороны повторялось все чаще. Теперь он уже откровенно наслаждался, причиняя ей боль и унижение. Он силой брал то, чего хотел и когда хотел, и добивался своего, не обращая внимания на ее протесты и сопротивление. Она не впервые об этом подумала: что-то у него в голове сдвинулось. Все барьеры исчезли, и в его глазах появилось выражение, от которого в ней пробуждался инстинкт самосохранения, подсказывая: лучше во всем ему потакать, если она хочет остаться в живых.

Для себя она уже ни на что не надеялась, больно было только смотреть на детей. Они теперь не ходили в детский сад и влачили свои дни в том же сумеречном существовании, что и она. Тихие и безропотные, они только смотрели на нее безжизненными глазами, и для нее это было безмолвным укором. Она полностью признавала свою вину. Ее обязанностью было защитить детей, не пускать Лукаса в их жизнь, как она и хотела сделать с самого начала. Но достаточно было один раз пережить ужас, как она покорилась, убедила себя, что поступает так ради детей и их благополучия. На самом же деле она поступила так из-за своей трусости и привычки идти по пути наименьшего сопротивления. Однако на этот раз она жестоко ошиблась. Она выбрала самый узкий, самый запутанный и самый непроходимый путь из всех возможных и повела по нему своих детей.

Иногда она мечтала убить Лукаса — опередить его в том, что, как она знала, в конце концов должно было неизбежно произойти. Иногда она разглядывала его, спящего, в долгие ночные часы, которые проводила без сна, не в силах сбросить с себя напряжение и забыться. В эти часы она с наслаждением представляла себе, как в его тело вонзается кухонный нож, отсекая тонкую нить, на которой держится жизнь. Или ощущала, как врезается в руку воображаемая веревка, которую она петлей затягивает на его шее.

Однако все ограничивалось мечтами. Что-то в душе — возможно, врожденная трусость — заставляло ее спокойно лежать в постели, когда в голове носились мрачные мысли.

Иногда ночью перед ее мысленным взором вставал ребенок Эрики — девочка, которой она еще ни разу не видела. Она завидовала ей. Эта девочка будет получать то же тепло и заботу, которые дарила ей Эрика, когда они вместе росли скорее как мать и дитя, чем как сестры. Но тогда она этого не ценила, ей казалось, что ее подавляют и подчиняют. Обида на мать, от которой она не видела настоящей любви, породила, вероятно, в ее сердце такую ожесточенность, что она оказалась невосприимчива к заботам сестры. Анна всем сердцем надеялась, что Майя окажется более способной откликнуться на тот океан любви, который, как она знала, могла ей дать Эрика. И не только ради сестры. Несмотря на разницу лет, на разделявшее их расстояние, Анна слишком хорошо чувствовала сестру и понимала, что той, как никому другому, необходимо почувствовать ответную любовь. Как ни странно, Анна всегда считала ее очень сильной и от этого только еще больше против нее ожесточалась. Сейчас, когда она была слаба, как никогда, она увидела Эрику такой, какой та являлась на самом деле: смертельно боящейся, как бы все вокруг не разглядели в ней того, что видела их мать, которая, очевидно, считала своих дочерей недостойными любви. Если бы это сейчас было возможно, Анна обняла бы ее и поблагодарила за все эти годы бескорыстной заботы, за все беспокойство, выговоры, за тревожный взгляд, которым она смотрела на нее, когда считала, что Анна поступает неправильно. За все то, что, как ей казалось тогда, было насилием над ее волей. Какая ирония судьбы! Тогда она даже не представляла себе, что такое настоящее насилие и неволя! Это она узнала только теперь.

Звук ключа, поворачивающегося в замке, заставил ее вздрогнуть. Дети, тихо игравшие на полу, тоже замерли и притихли.

Анна встала и пошла его встречать.

Арнольд озабоченно смотрел на него сквозь темные очки. Шварценеггер. Терминатор. Вот бы быть таким же, как он! Клево! Круто! Машиной, которая ничего не чувствует!

Себастьян глядел с кровати на постеры. В ушах у него все еще стоял голос Руне: этот фальшивый, озабоченный тон, полный липучей, притворной заботливости. На самом деле его заботит только одно — что о нем подумают люди. Как он сейчас сказал?

«До меня дошли ужасные обвинения против Кая. Мне, конечно, не верится, и, скорее всего, это одни сплетни, но я все-таки должен спросить тебя: он никогда не позволял себе по отношению к тебе или другим мальчикам чего-нибудь непристойного? Например, разглядывать вас в душе или еще что-нибудь такое?»

Себастьян мысленно расхохотался над наивностью Руне. «Разглядывал вас в душе…» Подумаешь! Чего тут такого страшного! Нестерпимо было другое. То, что теперь скоро выплывет наружу. Он уже знал, как это происходит. Они фотографировали его, собирали эти фотки, обменивались ими, и, как бы они их теперь ни прятали, все равно это выйдет наружу.

113