Вкус пепла - Страница 89

— Сара сказала, что дядька был ужасно противный. Он подошел к ней, когда она играла на берегу, и пристал с разговорами, он был очень нехороший.

— А Сара сказала, что он сделал нехорошего?

— Ага, — промолвила Фрида, полагая, что вполне ответила на заданный вопрос.

Вероника терпеливо продолжала расспрашивать:

— Что же он сказал? Что он сделал нехорошего?

— Он так схватил ее за плечо, что сделал ей больно. Вот так, говорила Сара. — Фрида показала, как он ее схватил, крепко взяв себя правой рукой за левое плечо. — А еще он говорил разные глупости.

— Какие же глупости?

— Сара не все поняла. Она поняла только, что слова были нехорошие. Какая-то там танинская родька или что-то похожее.

— Танинская родька? — повторила Вероника, сделавшись похожей на живой вопросительный знак.

— Ну да, я же сказала, что это были какие-то чудные слова и она ничего не поняла. Но это было что-то нехорошее, так она сказала. И говорил он не так, как обычно разговаривают, а кричал на нее. Ужасно громко. Так громко, что у нее в ушах стало больно. — Тут Фрида проиллюстрировала свой рассказ, зажав уши руками.

Вероника осторожно отвела ее руки от ушей и сказала:

— Знаешь что, эту тайну нельзя так оставить, чтобы только я ее услышала.

— Но ты же сама говорила… — В голосе Фриды послышалось волнение, и она опять с тревогой посмотрела на серое небо.

— Я помню, что я говорила. Но знаешь что: мне кажется, Сара тоже хотела бы, чтобы ты рассказала этот секрет в полиции.

— А почему? — спросила Фрида. Взгляд ее по-прежнему был тревожным.

— Потому что когда человек умирает и улетает на небо, полиции требуется знать все его тайны. И эти люди сами хотят, чтобы полиция узнала их тайны. Полиция должна выяснить все, как и что было.

— Полиция должна знать все тайны? — удивилась Фрида. — А я должна рассказать в полиции, как я не хотела есть бутерброд и спрятала его в диване?

Вероника не удержалась от улыбки:

— Нет, эту тайну полиции, я думаю, не обязательно знать.

— Это сейчас не надо, пока я живая. А когда я умру, ты должна будешь им про нее рассказать?

С лица Вероники сразу сбежала улыбка. Она энергично помотала головой. Разговор свернул в слишком мрачную сторону. Ласково погладив дочку по светлым волосам, она тихо сказала:

— Не думай об этом, доченька. Ты не умрешь.

— А откуда ты знаешь, мама? — с любопытством спросила Фрида.

— Знаю, вот и все!

Вероника резко встала и вышла в прихожую. Сердце у нее сжалось так сильно, что трудно было дышать. Не оборачиваясь, чтобы дочка не видела ее слез, она неоправданно жестким тоном приказала:

— Надень пальто и шапку. Мы едем прямо в полицию, чтобы все там рассказать.

Фрида сделала, как ей было велено. Но, очутившись под серым, пасмурным небом, она, направляясь к машине, бессознательно втянула голову в плечи. Только бы Сара не очень рассердилась!

~~~

Фьельбака, 1928 год

С нежной заботливостью он одел и причесал детей. Было воскресенье, стояла солнечная погода, и он собирался вести мальчиков на прогулку. Одевание было нелегким делом, так как дети на радостях, что пойдут гулять с отцом, вертелись и прыгали. Наконец он закончил, и они были готовы идти. Агнес даже не откликнулась, когда дети крикнули ей «до свиданья», и у него больно кольнуло сердце при виде обиженного выражения, которое появилось в их глазах, когда они посмотрели на мать. Дети тянулись к ней, хотя она их не понимала. Им так нужно было ощутить материнский запах, почувствовать ее объятия. Ему даже не приходило в голову, что она все понимает и нарочно отказывается отвечать на их любовь, но одна мысль посещала его все чаще. Сейчас, когда мальчикам исполнилось четыре года, он стал замечать в ее отношении к детям что-то неестественное. Сначала он думал, что это последствия тяжелых родов, но годы шли, а материнская привязанность у нее все не появлялась.

Сам он, выходя из дома с сыновьями, держа в каждой руке по детской ладошке, чувствовал себя настоящим богачом. Они были еще такими маленькими, что не столько шли, сколько бежали вприпрыжку, и порой ему, несмотря на его длинные ноги, приходилось пускаться бегом, чтобы поспеть за ними. При встрече с этой бегущей рысцой компанией прохожие улыбались и приподнимали шляпы. Он знал, что они представляют трогательное зрелище: долговязый и широкоплечий отец в выходном костюме и мальчики, принаряженные так, как только позволяли средства простого каменотеса, оба с одинаковыми светлыми шевелюрами в точности такого же оттенка, как у отца. Оба также получили от него карие глаза. Андерсу часто приходилось слышать, до чего они на него похожи, и это каждый раз наполняло его гордостью. Иногда он позволял себе со вздохом облегчения втихомолку порадоваться, что они ни в чем не пошли в мать и не напоминали ее ни наружностью, ни нравом. С годами он стал замечать в ней жесткость и только надеялся, что дети ее не унаследовали.

Проходя мимо лавочника, он ускорял шаг и старался не смотреть в его сторону. Иногда ему, конечно, приходилось заходить в лавку, чтобы запастись теми или иными товарами, нужными в хозяйстве, но, узнав, что говорят про него за спиной, он с тех пор норовил пореже там бывать. Если бы он знал, что в бабьих пересудах все неправда, он, наверное, входил бы туда с высоко поднятой головой, однако вся беда была в том, что он ни секунды не сомневался: все так и есть. А если бы и сомневался, то все сомнения исчезли бы от презрительной усмешки и наглого тона, которым говорил с ним лавочник. Иногда он спрашивал себя, где лежит предел его терпению, и если бы не мальчики, он давно забрал бы свое барахло и был таков. Но из-за мальчиков он не мог ее бросить, и приходилось искать другой выход.