Помедлив, Никлас вылез из машины. Какое-то чувство по-прежнему говорило ему, что надо бежать, вернуться в амбулаторию и с головой погрузиться в работу, найти для утешения новую женщину: словом, возвратиться в знакомый замкнутый круг. Но он подавил в себе этот инстинктивный порыв, торопливо взбежал на крыльцо и вошел в дом.
Сверху доносились негромкие голоса, и он понял, что Лилиан сейчас у Стига. Слава богу! Ему не хотелось попадать под перекрестный огонь ее вопросов, поэтому он постарался затворить дверь как можно тише, чтобы она не услыхала.
Когда он вошел в подвальное помещение, Шарлотта удивленно взглянула на него:
— Ты дома?
— Да, я подумал, что нам нужно поговорить.
— Разве мы не поговорили уже обо всем? — равнодушно спросила она, продолжая складывать белье.
Альбин играл на полу, а Шарлотта выглядела усталой и ко всему безразличной. Он знал, что по ночам она только ворочается с боку на бок и почти не спит, хотя до сих пор делал вид, будто ничего не замечает. Ни разу не заговорил с ней, не погладил по щеке, не обнял. Под глазами у нее появились темные круги, и он заметил, как она исхудала. Сколько раз он недовольно думал, отчего она не возьмет себя в руки и не сбавит вес, но сейчас отдал бы что угодно, лишь бы к ней вернулись былые пышные формы.
Никлас сел на кровать и взял ее за руку, и удивленное выражение на лице жены подсказало ему, что он слишком редко это делал. У него появилось ощущение чего-то знакомого и одновременно непривычного, и на секунду он снова почувствовал желание убежать. Но он не выпустил ее руку из своей и сказал:
— Я страшно сожалею обо всем, что произошло, Шарлотта. Я прошу прощения за все. За все годы, что я отсутствовал, как телом, так и душой. За все, в чем я мысленно тебя обвинял и в чем на самом деле был виноват только я сам. За мои походы налево, за украденную у тебя и отданную другим физическую близость. За то, что я все еще не нашел, куда бы мы могли переехать из этого дома, что не прислушивался к тебе, поскольку недостаточно тебя раньше любил. Я прошу прощения за все это и за многое другое. Но прошлое я не могу изменить, могу только обещать, что отныне все станет иначе. Ты веришь мне? Милая Шарлотта, мне так нужно услышать, что ты мне веришь!
Она подняла взгляд и посмотрела ему в лицо. Хлынули накипевшие слезы. Глядя ему в глаза, она ответила:
— Да, я верю тебе. Ради Сары я тебе верю.
Он только кивнул, не в силах произнести ни слова, но потом, откашлявшись, все же сказал:
— Есть одна вещь, которую мы должны сделать. Я об этом много думал, и мы не можем жить с этой тайной. В темноте вырастают чудовища.
Немного помедлив, она кивнула, потом со вздохом опустила голову ему на плечо, и он почувствовал, как они стали одним целым.
И долго они еще сидели так.
Через пять минут он был уже дома — крепко обнял Эрику и Майю и долго не выпускал из объятий, потом благодарно пожал руку Дану.
— Какое счастье, что ты оказался здесь! — сказал он, мысленно вписывая имя Дана в список людей, которым обязан.
— Да, но я не могу понять, кому понадобилось делать такое? И почему?
Патрик сидел рядом с Эрикой на диване, держа ее за руку. Посмотрев на нее, он неуверенно произнес:
— Возможно, это как-то связано с убийством Сары.
Эрика вздрогнула:
— Что ты сказал? Почему ты так думаешь? Зачем кому-то…
Патрик показал на брошенный на пол комбинезончик Майи:
— Это похоже на золу. — Его голос дрогнул, и он не мог продолжать, пока не прокашлялся. — У Сары в легких нашли золу, и с тех пор произошло… — он остановился в поисках подходящего слова, — произошло нападение на другого младенца. Там тоже была зола.
— Ну и? — Эрика сидела перед ним, как живой вопросительный знак. Во всем этом не просматривалось никакого смысла.
— Да, я знаю. — Патрик устало провел рукой по глазам. — Мы тоже не понимаем. Золу, обнаруженную на одежде другого малыша, мы отправили на анализ, чтобы проверить, совпадает ли ее химический состав с составом той, что обнаружена в организме у Сары, но пока не получили ответа. А теперь я бы хотел отправить и вещи Майи.
Эрика молча кивнула. Панический ужас схлынул, оставив после себя вялость и сонливость, и Патрик крепко обнял жену.
— Я позвоню на работу и скажу, что сегодня уже не приеду. Мне только надо поскорее отправить одежду Майи, чтобы они там как можно быстрее приступили к анализу. Мы поймаем того, кто это сделал, — добавил он хмуро, как обещание не только Эрике, но и себе.
Его дочка осталась невредимой, но патологическая жестокость этого поступка вызывала у него ощущение, что совершивший его человек страдал очень и очень тяжелыми душевными расстройствами.
— Ты можешь побыть тут, пока я не вернусь? — спросил он Дана.
— Вполне, — кивнул тот. — Я побуду столько, сколько понадобится.
Патрик поцеловал Эрику в щеку и нежно погладил Майю. Затем поднял с пола комбинезон девочки, надел куртку и отправился в путь, надеясь вернуться домой как можно скорее.
Гётеборг, 1954 год
Агнес вздохнула про себя: девочка оказалась безнадежна. Сколько надежд она на нее возлагала, какие с ней были связаны мечты! Маленькой она выглядела очаровательно, а благодаря темным волосам легко сходила за ее дочь. Агнес решила назвать ее Мэри: во-первых, это должно было напоминать всем о ее особом положении как человека, несколько лет прожившего в Штатах, а во-вторых, это красивое имя для милого ребенка.
Но через несколько лет с девочкой вдруг что-то произошло. Она начала раздаваться во все стороны, и ее прелестные черты заплыли толстым слоем жира. Агнес смотрела на это с отвращением. Уже в четыре года ляжки у девчонки раздулись, а щеки обвисли, как у сенбернара, но отвадить ее от обжорства невозможно было никакими силами. Видит бог, Агнес очень старалась, но никакие средства не действовали. От нее прятали еду под замок, но Мэри, словно крыса, всегда ухитрялась унюхать ее, чтобы набить себе живот, а сейчас, в десять лет, это была просто гора сала. Часы, проведенные в подвале, кажется, нисколько не привели ее в чувство, даже напротив — она возвращалась оттуда еще более голодной.